|
Памяти друзей
Эту главу очень трудно было начать. Я долго собирался с духом, пока решился. Просто понимал, что я обязан это сделать. Из уважения к памяти моих друзей, так рано ушедших, но так много сделавших…
Англичане строили завод в Могилёве, а в свободное время создали клуб, в котором и играл Стэф с джазовым квартетом. В клубе собирались настоящие ценители би-боповской паркеровской музыки, а для Стэфа и группы работа там была очень важной отдушиной. Не думаю, что Игорь имел тогда приличный инструмент, но вот вопрос с тростями для саксофона обстоял в Могилёве совсем туго. Фирменных тростей там совсем не было, и Стэф вырезал что-то похожее из картона, которое намокало через несколько минут и прилипало к мундштуку. Паркер вряд ли бы смог в таких условиях, а вот Игорь… Слава об его успехах докатилась и до Минска, так что Стэф не испытывал недостатка в предложениях подхалтурить, но мне всё же удалось соблазнить его работой в ресторане «Папараць-кветка», что и переросло затем в наши многолетние дружеские и творческие отношения. Работа в ресторане была каждодневной рутиной, ежедневно разукрашиваемая талантом Игоря. Завершая какое-нибудь «произведение», он мог встать и заиграть каденцию, продолжающуюся минут десять. Отрываясь от земли и от нас, Стэф парил где-то в своём волшебном мире, переговариваясь с Чарли Паркером. В этот момент весь зал просто затихал, переставая есть и пить, наблюдая за этим полётом и находясь во власти его сокрушительной, но удивительно доброй энергии. Это было нарушением всех общепринятых кабацких норм, но стало нормой нашего нового мира, открытого нам Стэфом. И ещё поражал его звук. В нём удивительно сочеталась мощь и нежность, и его трепетное волнение дополнительно усиливалось головокружительным скольжением от ноты к ноте. Создавалось ощущение захватывающего дух путешествия по американским горкам на «безладовом» саксофоне Игоря. Я, кстати, не помню, чтобы он его когда-нибудь предварительно специально настраивал. После первых нескольких нот мундштук быстро вдвигался или выдвигался, но и эти первые ноты за счёт губ звучали исключительно чисто. Со Стэфом было необыкновенно легко. Этот добрейшей души человек, довольно внушительных размеров, обладал природной интеллигентностью и врождённым тактом. Сказать что-нибудь грубое и неприятное людям, даже если они того заслуживали, было для него просто невозможным, и если это и случалось какие-то считанные разы в жизни, то повод должен был быть очень серьёзным. Он не переносил унижения, особенно когда это касалось близких ему людей или святого для него дела – джаза. «Ни стыда, ни совести – ни отца ни матери!» – любил говаривать Стэф, реагируя на раздражавшую его людскую беспринципность и конформизм. В какой-то момент своей музыкальной карьеры Игорю повезло, и он долгое время работал на круизном теплоходе «Одесса», объездив практически весь мир. И очень воспрял духом, получив настоящее признание, уважение и достойный жизненный комфорт. В свои редкие отпуска Стэф появлялся в Минске совершенно преображённый, уверенный в себе и … в бархатном пиджаке. Тот был очень ему к лицу, подчёркивая величавость «графа Сафонова». Наш любимый Стэфчик забурел, как герой «Золотого телёнка», причём, абсолютно честным способом. Как было не радоваться его успехам? Но пришло время сойти на берег, и тут его, к сожалению, не ждало ничего хорошего. Несмотря на неплохую работу и приличное музыкальное и человеческое окружение, Игорь очень нелегко переживал эту потерю «свободы» и часто «отвязывался» в музыке. Это был прирождённый артист, для которого игра на публике была родной стихией. А мы уже старались как можно меньше помешать ему летать над всеми, эмоционально поражая слушателей в самое сердце. «Не свинговали, не свинговали, а потом к-а-ак… свинганули!» – любил говаривать Стэф, весь светясь в непрекращающихся зрительских комплиментах. Какое-то время мы всей группой стали частыми гостями на студии звукозаписи радио и телевидения, записывая новые песни неутомимых белорусских композиторов. Технические новшества этому заведению не грозили, и приходилось писать всего на две дорожки, практически всем сразу. И когда Игорь просто разыгрывался, пытаясь нащупать лучший вариант своего соло, первый вариант всегда почему-то был самый лучший. Композиторы светились от счастья, не узнавая своих «творений». Жалко, что этот вариант был просто звуковой прикидкой… Серьёзно заболев, Игорёк старался не падать духом, и каждый раз это было праздником для наших душ – встречаться у него на кухне в Малиновке под аккомпанемент чрезвычайно талантливо поджаренных им семечек. «Кто воевал – тот знает!» – любил говаривать Стэф. Его не стало всего лишь в 44.
|
|
Не будучи очень серьёзно увлечённым роком или джазом, он, тем не менее, на школьных вечерах мог сесть за ф-но и, что называется, одной левой… Чувствовался большой талант, широта кругозора, а также, безусловно, просвечивала порода. Это был от природы «князь Игорь», гордость нашей школы. В консе же, несмотря на значительные достижения как классического пианиста, его всё же «потягивало» в другие стороны музыкальной деятельности. В частности, аранжировка и композиция. На знаменитых консовских капустниках, их с Васей ф-ный дуэт демонстрировал поистине блестящий пианизм, и поражало – как это всё изобретательно было придумано! И исполнено тоже с присущим Игорю блеском. Выйдя быстрым шагом на сцену и поклонившись зрителям, этот артист останавливался перед стулом, усаживаясь. В результате каких-то неуловимых движений плеч и рук, пиджак оказывался висящим на спинке стула, а руки были на изготовке у клавиатуры. После этого фантастического трюка уже «подготовленный» зритель окунался в необыкновенную и непредсказуемую музыкальную феерию. Все первые ряды партера были забиты нашими профессорами, с восторгом наблюдавшими за действиями своих учеников. А разговоры об этих вечерах ещё долго не умолкали… Моя же мечта познакомиться и пообщаться (и творчески и человечески) осуществилась значительно позднее. И я могу только благодарить судьбу, что это всё-таки произошло. Поражала его высочайшая требовательность, и в первую очередь к себе. Профессионализм проявлялся даже в мелочах, да и для него не было мелочей в выбранной им профессии. Когда сталкиваешься с таким отношением к своему делу, то невольно стараешься подтягиваться к этому уровню. Насколько это удаётся, конечно. Перфекшинист во всём, Игорёк был блестящим редактором нашей ансамблевой газеты, изготавливаемой в единственном экземпляре на специально таскаемой им за собой по гастролям пишущей машинке. А как-то на репетицию он принёс специально для меня написанную партию известной песни в его аранжировке. Я открыл эти ноты и обомлел: это была поистине картина! Читать потом написанные тушью, без единой помарки ноты было истинным удовольствием. Ну, и к тому же, это были очень правильные ноты. Поблагодарив его, я услышал: «Ты знаешь, когда я писал их, я очень хорошо представлял, кто их будет исполнять…» Слышать это было приятно, но вскоре я убедился, что все «нарисованные» им ноты так же выглядят. Так что я не был исключением. Каждый раз, когда я сажусь писать ноты, я вспоминаю Игоря. У меня, к сожалению, несмотря на дикое старание, выходят какие-то каракули. Просто не дано… Он был остёр на язык, и название нашей группы – «Пятый Угол», которое мне очень нравилось, было придумано им. А также запомнился его замечательный каламбур, навеянный жизнью: «О-о-о, это человек слова… а не дела!» Будучи музыкантом, всё же более склонным к композиторской деятельности, он необыкновенно расцвёл, когда вместе со Стэфом мы поехали на Витебский джаз-фестиваль. Абсолютно лишённый каких либо джазовых амбиций, Игорёк был на высочайшем уровне. «Граф» и «Князь» удачно дополняли друг друга на сцене, создавая этот праздник всем нам… Как-то будучи у меня в гостях и взявшись за нож, он усмехнулся и заметил: «Нет в хозяйстве более бесполезного предмета, чем тупой нож, дай-ка его мне, я наточу …» Вы думаете, я разочаровался в качестве его работы? Игорь Паливода ушёл всего в 46…
|
|
Это право приблизиться надо было ещё заслужить. Мне оно далось непросто, но зато потом за интеллектом, эрудицией и необычайно широким кругозором я увидел тонко чувствующую и глубоко ранимую душу. Долгое время наше знакомство было шапочным, он был постарше, «песнярил» значительно раньше меня, а дальше наши пути как-то не пересекались. Правда, наслышав об его эрудированности в области джаза, я частенько позванивал ему, консультируясь по поводу авторства или названия той или иной джазовой пьесы. И вдруг – его звонок и приглашение поработать дуэтом в новооткрывшемся дорогом ресторане «Пьерр Смирнофф». Так началось наше ежедневное творческое, и самое главное, человеческое общение. Мы начали репетировать у него дома. И сразу бросилась в глаза рабочая обстановка его комнаты. На открытом стареньком пианино лежали ноты, карандаши. И сразу было видно, что к снаряду подходят и довольно часто. «Профессор» продолжал наращивать свой багаж, это была уже установившаяся многолетняя привычка. Репетиции быстро закончились, а увеличение репертуара продолжалось, в основном, по телефону или во время перерывов. Почти невозможно было предложить такое, что он не знал. Скорее наоборот. А вот уговорить его исполнять также и популярную классику стоило мне больших трудов. Толя долго отказывался, ссылаясь на свою некомпетентность в этом деле, но когда мы попробовали, я был просто поражён, с какой тонкостью это всё исполнялось. Немногие пианисты, закончившие консерваторию, могли бы играть классику так же, как этот наискромнейший джазмен. Джаз же был его коньком и многолетней серьёзной увлечённостью. Никогда и ни с кем я не чувствовал себя столь комфортно в игре дуэтом, как с ним, и после такого партнёра очень трудно было согласиться на худшее. Комплиментов от «профессора» дождаться было невозможно, оставалось только надеяться, что моё музицирование его не слишком раздражало. Вполне справляясь один, Толя время от времени играл соло, и я заслушивался, поражаясь его изобретательности, тонкому ощущению стиля и безупречному музыкальному вкусу. После этого брать в руки скрипку и присоединяться к нему было тяжёлым испытанием, но и великолепной школой. Мы проработали вместе год, и этот год был одним из самых счастливых в моей жизни. Публика мало что понимала в качестве нашей игры, но, вероятно, просто чувствовала и откликалась. И всё же пессимизм «профессора» был неиссякаем, он как бы для себя решил, что всё лучшее в его музыкальной карьере уже позади… и тут мы познакомились с Хорхе, молодым и симпатичным бизнесменом из Перу. Хорхе был хорошо образован, знал толк в хорошей музыке, и наш дуэт ему очень приглянулся. Он стал приходить в ресторан всё чаще и чаще, приводить своих друзей, и мы очень подружились. Пытаясь нас как-то поддержать материально, Хорхе иногда организовывал вечера у себя дома, и это было очень мило, а также большим подспорьем к нашему более чем скромному заработку. Толя потихоньку расцвёл, почувствовав опять вкус успеха. Новый 1997 год мы встречали у Гилевича. Было дико холодно, и мы, отработав в ресторане, пешком рванули к нему. Я семенил, как кузнечик, пытаясь угнаться за гигантскими семимильными шагами «профессора». Таким счастливым я его давно не видел. Гостеприимнейший дом, замечательная хозяйка, добрейшая собака и улыбающийся хозяин, с удовольствием открывающий бутылку перуанской водки «Такамы», подаренную нам Хорхе. С полочки достаётся семейный альбом с редкими фотографиями, и я понял, что моя персона одобрена в этом замечательном доме. Таким счастливым он мне и запомнился. Вскоре Хорхе сделал нам интересное предложение. Он возвращался в Перу и приглашал нас на пару месяцев к себе в Лиму играть на его семейных вечерах. Условия были отличные, и, это была хорошая возможность там зацепиться и продолжать работать. Но…Толя был уже тяжело болен, и уезжать надолго было просто опасно, а он так рвался… Через полгода я уехал в Америку, а через два года Толи не стало… ……………………………………………………………………………………………………………… «Граф», «Князь» и «Профессор». Когда я задумываюсь над тем, какое качество объединяло этих трёх моих замечательных друзей, то прихожу к выводу, что это – благородство. А это качество – дорогого стоит! |
|
|
С Игорем Сафоновым мы познакомились в консе. Стэф, как его ласково прозвали, приехал из Могилёва и учился сначала на народном, а потом перевёлся на теоретическое отделение. Но главным его инструментом был альт-саксофон, а кумиром – Чарли Паркер. Меня всегда удивляло, откуда в Могилёве знали Чарли Паркера? Оказывается, знали, любили и понимали, и по-своему, как Игорь, разговаривали этим затейливым паркеровским языком.
С Игорем Паливодой я познакомился ещё в школе. Он, будучи постарше, не обращал на нас с Валериком никакого внимания, зато уж мы наблюдали за ним в четыре глаза. Особенно, когда появились гитары, и весьма привлекательный юноша шёл в шумной праздничной колонне демонстрантов, подыгрывая на гитаре песни битлов и другие хорошие песни. Тёмные прямые волосы развевались на ветру, ну прямо – Д, Артаньян. 
Анатолий Гилевич. Что это была за личность? Могу только предполагать, поскольку всего несколько и, к сожалению, последних лет его жизни я был награждён этим общением. Именно награждён, по-другому и не скажешь. Это был
профессор в своём деле, ну а когда вам давалось право приблизиться, то выяснялись ещё многие любопытные вещи.