ССМШ при БГК Название нашей школы расшифровывалось очень просто. Средняя специальная музыкальная школа при Белорусской государственной консерватории. Она существует и поныне, правда называется уже лицеем, хотя, по моему мнению, настоящим лицеем она была тогда, в мои школьные годы. А была она такой, в основном, благодаря её первому многолетнему директору – Израилю Григорьевичу Герману, человеку просто уникальному. И уникальность его заключалась в умении создать в этом учебном заведении своеобразную, творческую атмосферу. Атмосфера нашей школы тех лет – это не моё личное, ностальгическое воспоминание, это факт, аксиома, не требующая доказательств. Можно описывать её бесконечно… Когда родители отдают ребёнка в такую школу, им надо хорошо задуматься, поскольку судьба ребёнка практически предрешена, он готовится быть музыкантом-профессионалом, со всеми вытекающими. После школы прямая дорога в консерваторию, хотя бывали и исключения. В основном упор делался на музыкальные предметы, все остальные были немножко упрощены, а некоторые, как например, черчение, вообще отсутствовали. Поэтому поступить, к примеру, в политехнический или университет после нашей школы представлялось маловероятным. Приходилось налегать на музыку, и как следует. Очень много зависело от умения учителя понять роль и объём своего предмета в общей программе. Это хорошо понимал наш директор и держал все эти вещи под своим контролем. Он вообще контролировал почти всё, школа была его детище, причём любимое детище. И проводил он в ней дни и ночи, вкладывая всего себя в это дело.
Когда он останавливал кого-нибудь из детей или педагогов и начинал с ними беседовать, не переставая при этом жонглировать этим ключом, душа уходила в пятки как у тех, так и у других. А постоянно им повторяемое слово-паразит «Понимаете», только делало этот процесс ещё более гипнотическим. Я много раз был свидетелем того, как достаточно уверенные в себе учителя бормотали что-то невнятное, оправдываясь перед ним. Вероятно, они переоценили значение своего предмета в нашей школе, и директор просто указывал им на их место.
Мы переехали на пару лет в другое здание, а когда возвратились в новое, то нашему восторгу не было предела. Это была действительно уникальная реконструкция, и, благодаря его неимоверным усилиям и контролю, всё было сделано на совесть. Отличная звукоизоляция в классах позволяла заниматься десяткам людей, не мешая друг другу. Шикарный концертный зал, спортзал, библиотека – всего и не упомнишь. Оставалось только всё это хранить и поддерживать, в чём и помогал нашему директору техперсонал. «Главой техперсонала» была тётя Дуся. Это была правая рука директора. Тщательно им подобранная. В музыке она ничего не понимала, но безумно обожала чистоту вокруг искусства. Её любимыми “инструментами” была швабра и половая тряпка. Владела она ими, надо признаться, виртуозно. Целыми днями её можно было видеть во всех концах огромной школы, бурчащей что-то недовольное на неаккуратных детей, и со страшной энергией вытирающей пыль, моющей полы, протирающей стёкла и зеркала. Это был лучший кадр Израиля Григорьевича, он ею гордился, и вполне заслуженно. В школе были обязательные правила – тапочки и нарукавники. И утром, перед началом занятий, И.Г. Герман и тётя Дуся вдвоём стояли в прихожей школы, тщательнейшим образом проверяя наличие у детей того и другого. Не соблюдающих эти правила без всяких исключений отправляли обратно домой. И это было каждый день, много лет… Когда я со второй попытки всё же проник во второй класс, нас было всего 9 человек единственного класса «А». К восьмому классу уже потихоньку набралось около 17-ти, а в восьмом классы раздваивались на «А» и «Б» за счёт дополнительного набора детей, закончивших музыкальные семилетки по всей Белоруссии. Но всё равно это было совсем немного по сравнению с обычными школами. Наше заведение производило «штучный товар» и хорошего качества. В силу малочисленности всего состава все знали друг друга очень неплохо, а постоянные академические и открытые концерты, как сольные, так и в составе многочисленных ансамблей, проявляли наши успехи или неудачи достаточно часто. Существовал такой негласный «табель о рангах», и все хорошо знали – кто и чего стоит. Директор часто присутствовал на академических концертах и экзаменах, держа постоянно руку на пульсе, и обязательно на вступительных экзаменах. Этот вопрос он контролировал с особой тщательностью, придерживаясь своих давно сложившихся взглядов о том, кто должен учиться в школе и каким образом лучше всего сохранять её замечательные традиции. 10 процентов учащихся было из сельской местности (вероятно, для отчётности), 10 процентов были дети ответственных работников, обеспечивающих ему сильную поддержку во всём, ну а остальные 80 процентов – это были по-настоящему талантливые дети, ради которых всё и делалось. И эта система работала, и очень чётко, долгие и долгие годы. Среди учителей по общеобразовательным предметам попадались весьма удивительные экземпляры. Учителем истории древнего мира была весьма пожилая сухонькая старушка – Анна Павловна, заменявшая в своей речи все буквы «Р» на буквы «Г». Её уроки всегда начинались с одной и той же фразы: «ЗдГаствуйте дети! Садитесь! Наденьте НаГукавники!» И, выслушав чей-либо ответ, она тщательно всегда напоминала: «И что непГеменно нужно добавить? – мы хором, – До нашей Эры! – Пгавильно!» – удовлетворённо соглашалась милейшая Анна Павловна. Учителем по сольфеджио в начальных классах был Михаил Миронович. Это был человек с гордой осанкой и неторопливыми движениями, весьма напоминающий внешне социалистов-утопистов. Предмет свой он уважал безумно и знал безукоризненно. А также старался эти качества привить и нам, правда наша реакция его не всегда устраивала. В конце урока обычно предстояло написать музыкальный диктант. Я тогда сидел за одной партой с Димой Л., мальчиком очень талантливым, с прекрасным абсолютным слухом. Для нас с Димой написать музыкальный диктант не представляло большой сложности. Михаил Миронович торжественно оглашал правила: «Играю всего три раза. Первый ознакомительный – никто не пишет, а все внимательно слушают. Ну а затем – все пишем. Понятно? Начали…»
Наша дружба с Димой проверена временем, и продолжается по сей день, и дух соперничества никогда не пробегал между нами. Его успехам я радуюсь, как своим. Уже много лет он работает в Филадельфийском симфоническом оркестре, одном из лучших оркестров мира. Вот такие кадры готовила наша школа. Учителем математики был замечательный и неповторимый Израиль Моисеевич. Это был человек огромных размеров, напоминавший мамонта. С колоссальным чувством юмора и обожавший музыку. Его дочь тоже училась в школе, и он отлично понимал роль и место своего предмета в нашей жизни. В ответ на чьё-то невнятное бормотание у доски, он мог вскипеть, раздражаясь чей-нибудь тупости, и применить существительное «Дурань», ну а через мгновение смягчить его своим любимым прилагательным «Милый», произнесенным с совсем другой интонацией. Когда кто-нибудь опаздывал на урок, он долго расспрашивал опоздавшего под улыбки всего класса: «Ну что, наш дорогой товарищ и друг… автобус наехал на троллейбус, тот наехал на трамвай, и оба врезались в такси? – и потом через паузу, – Садись! Удача!… милая». Но самым моим любимым его выражением была фраза, произносимая им со смаком только раз в году – 1 сентября. Дождавшись, когда класс немножко угомонится, возбуждённый своим первым днём в школе, он медленно обводил всех взглядом и, постукивая огромными пальчищами по столу, произносил философски: «Ну что, дети… скоро май?» Это было бесподобно, мы каждый год с нетерпением ожидали услышать это от мудрейшего из мудрейших. Учителя со временем менялись, и не всегда в лучшую сторону. Непонятно как, но к концу школы нашим учителем современной истории был какое-то время неподражаемый Арсений Никифорович. У него явно было не всё в порядке с головой, и мы просто не успевали записывать за ним непрекращающиеся перлы. Фантазия у него была достаточно богатая, пытаясь обрисовать политическую ситуацию накануне 1-ой мировой войны, он как-то выдал с белорусским оттенком: «Англия и Франция, ухадзили у Антанту, а Турция… балталась между ног!» Но, несмотря на его совсем не детское «образное мышление», которое пришлось не по душе родителям, он ещё долгое время продолжал «препарировать» историю в стенах нашей замечательной школы. В какой-то момент мы с мальчишками дико увлеклись настольным теннисом, но нам явно не хватало времени, отведенного для этого на уроках физкультуры. Я, Валерик и Саша подобрали ключи от школы и проникли туда втихаря в воскресенье – поиграть. Проходящий совершенно случайно мимо школы учитель физкультуры Евгений Фёдорович заметил свет в спортзале и застал нас на «месте преступления». Проступок был достаточно серьёзный, но он спустил это дело на тормозах, вероятно, ему льстило наше увлечение его предметом. Ну, а учительница английского языка – Людмила Иосифовна, будучи достаточно строгой, всё же таяла, когда мы с Валериком распевали песни «Beatles» на два голоса. Зачёт по английскому нам был обеспечен. Кроме того, мы с Валериком были редакцией классной стенгазеты. Выпускалась она по праздникам. В основном, по праздникам ведущей страны социализма. Валерик прекрасно рисовал, а я был редактором. Вспоминаю, как перед 22 апреля – днём рождения Ильича, наша классная, Ирина Давыдовна останавливает нас в коридоре и строго спрашивает: "Мальчики, что Вы себе думаете? День рождения Ленина на носу, у Вас есть какие-нибудь идеи?» Отвечаю ей со всей серьёзностью: «А что Вы так волнуетесь, Ирина Давыдовна, сделаем, как обычно. – Как это, как обычно? – А очень просто, Валерик нарисует профиль вождя, а я наклею юмор вокруг…» – её реакция бурнее бурного. «Так, ваши дневники, и чтобы без родителей завтра в школе не появлялись. От кого, от кого, но от тебя я этого не ожидала!» А я понимал, что мой детский процесс восхищения знаменитым вождём канул безвозвратно. В Лету, как говорится. Классическая музыка – это была наша профессия, но у каждого было ещё и хобби. Моим хобби одно время было собирание марок, потом я записывал всю информацию, касающуюся футбольного чемпионата, и, наконец, моим очень серьезным увлечением стала опять музыка. Только другая – «несерьёзная». Сначала это была популярная музыка, потом – рок, а потом и джаз. В школе это не приветствовалось, но и не запрещалось. И наши успехи с Валериком на этом поприще только прибавили нам уважения. Это стало для меня настолько серьёзным увлечением, что в результате превратилось в мою профессию, и по сей день ею является. Эти разные виды музыки уживаются в моём сознании совершенно спокойно, совсем не мешая, а, наоборот, удивительно дополняя друг друга. И все те навыки, серьёзное профессиональное отношение к своему делу были в первую очередь приобретены мной в ССМШ при БГК. Огромное спасибо моим дорогим учителям! И низкий им поклон! |
И.Г. Герман был в прошлом музыкантом и хорошо понимал сложности этой профессии. Но в первую очередь он был очень умным, волевым человеком, настоящим лидером. Его уважали и даже побаивались как школьники, так и учителя и техперсонал. Он умел казаться супергрозным и держать дистанцию с людьми, хотя был достаточно добрым человеком. Всегда в белоснежной сорочке с галстуком, идеально выглаженном костюме, начищенных до зеркального блеска туфлях – он как бы постоянно сигнализировал всем о высокой планке даже чисто внешнего отношения к своему делу. Кроме того, у него был ключ. Огромный ключище, как от потайной двери в каморке папы Карло, которым он весьма ловко и постоянно жонглировал. Это было завораживающее зрелище. 
Школа находилась на одной площади с консерваторией, площади Свободы. Это было символично, на мой взгляд. Довольно старое здание, в котором когда-то помещался дом губернатора. С огромным балконом. Мой отец рассказывал, что в двадцатые годы ему удалось слышать речь Л. Троцкого, произнесенную с этого балкона. Вообще, это было здание с историей, но не приспособленное для музыкальной школы. И наш директор смог убедить тогдашнее большое начальство сделать колоссальный ремонт всего старого здания, пристроить огромный новый шестиэтажный корпус, купить достаточно много шикарных роялей, массу других инструментов и всего прочего для детей и для школы. Чего это ему стоило – одному богу известно, но он добился своего.
Мы с Димой переглядываемся, быстренько распределяем: он пишет первую часть, а я – вторую, а потом обмениваемся вариантами. Причём проделываем это втихаря, в первый, ознакомительный раз. Делов то… «Ну, а теперь все пишем» – оглашает Михаил Миронович второе проигрывание, но вдруг обнаруживает наши поднятые руки. " Что вам, друзья? – А мы всё… написали» – отвечают наглые дети. Несколько минут учитель не знает, как среагировать, а потом собирается и грозно: «Выйдите из класса сейчас же, это просто безобразие!» – его глаза светятся гневом и восхищением. Мы с гордым видом удаляемся.