Мазл

В дверь позвонили. Открываю – передо мной Изка с блуждающим взглядом. Отодвигает меня рукой, как предмет, и идёт в мою ванну. Включает свет и всматривается в зеркало. Щупает отросшую щетину и глазами начинает искать бритву. Перебирает мои принадлежности и не может найти свою...

– Изка, что с тобой? Ты хочешь побриться у меня? Ты в порядке?

– ........................................

– Изка, очнись? Что случилось!

– Борка! Я аху... Прости, Борка! Я перепутал этажи и решил, что я дома. Как меня сюда занесло? Вообще уже крыша поехала...Изкина квартира ровненько подо мной, на первом этаже. С этого первого этажа всё и началось...

Мы с Изкой тогда работали в симфонищеском оркестре БССР. Изка долго-долго, а я буквально год. Изка на виолончлене, а я на скрипофоне. Знакомы были ещё с детства, со школы. Но Изка был постарше и тусовался со старшеклассниками, поглядывая на нас покровительственно. С возрастом границы стёрлись, и, когда нас обоих протолкнули в льготную очередь на кооперативные квартиры, это, конечно, сблизило.

Не прошло и 2-х лет, как очередь стала потихоньку двигаться, и мы стали обмениваться продвиженческими новостями, ходить на какие-то предварительные собрания кооператива.

Будущий дом предполагал безумное количество жильцов, и собрания напоминали гудящий улей. Какие-то люди в пиджаках с галстуками и яркими голосами пробивались в кооперативное начальство, предварительно подсчитывая выгоды. Другие люди в других пиджаках с не менее яркими вокальными данными мешали им, как могли, утверждая в соцреале принципы буржуазной конкуренции. Они боролись друг с другом собранными друг на друга досье с компроматами, а мы с Изкой и ещё с мужиками из оркестра просто наблюдали всё это с тоской, ожидая жеребьёвки этажей и квартир.

Наконец, пришёл и этот знаменательный день. Мы явились наряженные, с супругами и с детьми. Последний заход, и долгожданная квартира уже плывёт нам навстречу в наше счастливое советское будущее. Дом 9-этажный и шансов не выбрать первый этаж достаточно много.

Началась жеребьёвка, люди подходят, прищуриваются, закрывают глаза, тянут то правой, то левой рукой, а то и двумя ногами. У каждого свои приёмчики...

Мы с женой определились быстро. Она пошла сама, и сама благополучно выбрала второй этаж 3-го подъезда. Какая удача! Ей повезло опять, точно так же, как и в замужестве, а потому радость была, но ожидаемая. Подошла и очередь Изки идти жеребятиться...

– Так, Лида, иди-иди! Видишь, Дина сходила и всё хорошо! Иди и выбирай. Давай!

– Да? Конечно! Разбежалась, как же! А потом ты меня будешь всю жизнь пилить, что я не то выбрала? Ну, уж нет! Иди сам!

– Я не пойду! Я несчастливый! Я никогда ничего в жизни не выигрываю! Кроме тебя, конечно, дорогая! Но это бывает только один раз в жизни, так что давай, иди сама...

– Я не пойду! Не пойду и всё! Давай Димку отправим. Он пусть и выберет, чтобы потом ты не скулил.

– .....................................

Димка – их трёхлетний сын вместе с мамой отправился к столу. Протянул ручку и взял злополучную бумажку.

– 3-ий подъезд, первый этаж, – голос ведущего прозвучал, как приговор.

Изкины тормоза отказали.

– Что? Что ты выбрал? Ты что не мог взять что-нибудь приличное?

– Не трогай ребёнка, ты не имеешь права его винить! Пошёл бы сам выбирать! А на ребёнка нечего валить!

Изка прижал Димку к груди, обнял его, но глаза его были полны тоски и ужаса. Наблюдать это было выше наших сил. Мы с женой утянули его к нам в гости, и там мы с Изкой прилично напилИсь за результаты, которые нас сблизили ещё больше. Моя квартира ровнёхонько предполагала быть над Изкиной.

Мне повезло, безумно повезло, а судьба швырнула Изке самое худшее из ожидаемого. И он был просто раздавлен такой жизненной несправедливостью. Все мечты о своей долгожданной трёхкомнатной квартире были испачканы, обгажены этой неудачной жеребьевкой. За что? За что ему так не повезло, блинн!

Квартиры по нашим понятиям были просто шикарные. Рядом лес, кольцевая дорога, а пять минут пройтись до трамвая и оттуда всего 25 минут до центра города. Первые пять лет, правда, в весенне-осенний период надо было носить с собой сапоги или галоши, поскольку между трамваем и домом была полная дрыгва, но это не сильно омрачало нашей радости. Дом был большой, новенький и пах свежей краской.

Наконец, зазвенели дрели и застучали молотки. Народ начал въезжать, облагораживая своё жильё по мере своих сил. Лоджии, предбанники – было где порезвиться простому советскому рукодельнику. Въехали и мы с Изкой. Мы с раскладушками и кухонным столом со стульями, но дико счастливые, а Изка с предварительно купленной стенкой, спальней и кухней, но без всякой радости от всего, таким тяжким трудом добытого, скарба. Его новоселье скорее напоминало поминки и переубедить его в этом не было никакой возможности.

Любой мудак запросто мог заглянуть в его низко посаженные окна первого этажа и изгадить любую проводимую там акцию. От ужина до секса с супругой – всё было наблюдаемо при желании, и причиняло ему нестерпимую душевную боль. Занавески на окнах, тёмные шторы и решётки на окнах, которые надо было тоже доставать и оплачивать, просто ещё раз напоминали ему его несчастливую судьбу. Мазл, еврейская удача отвернулась от него... на время!

Решение пришло само собой – надо уезжать! Это было единственно правильное решение, которое предполагало какую-то надежду. И в своей судьбе и в будущей судьбе своего сына. Изка начал готовиться к отъезду. Готовиться неистово, поскольку смириться с происходящим не мог, и просто не хотел. В него вселился нервный ажиотаж человека, решившегося на крайние меры. Движения стали резки, а поступки крУты. Изка поставил перед собой цель и устремился к ней со всей решимостью своего еврейского характера...

Прямо в день рождения его укусила какая-то бродячая собака. В ногу. Он получил назначение на уколы: 20 страшно болезненных уколов в живот. Изка рассказывал нам об ужасах этих уколов со сладострастием мазохиста.

Прошло много времени с тех пор, и я задумался... Был ли это укус в ногу простой бродячей собаки, или поцелуй Бога в лоб? Кто знает, кто знает?

Наблюдая за своим другом ещё со школы, я всегда им восхищался. Если и бывают по жизни воистину красивые евреи, то это был Изка. Бог не обидел его ничем из внешних данных, и попутно наградил талантом. Талантом обаятельности!

Этот талант выливался на окружающих легко и свободно, покоряя и притягивая к себе. Не удивлюсь, если узнаю когда-нибудь, что все близлежащие и дальностоящие девицы были от него без ума. Но, впрочем, я никогда об этом уже, пожалуй, не узнаю, поскольку природная интеллигентность и скромность этого человека никогда не откроет ему рта, чтобы поведать нам об этом...На праздничных демонстрациях он, Паливодка и Бэдя просто зажи-гали... И было кого, если честно!

Но это воспоминания, а после нашего вселения этого человека узнать было сложно. Сосредоточенный на предотъездной суете, он перешёл к исполнению многочисленных пунктов плана эвакуации, и эта целеустремлённость накладывала сильный отпечаток на его прирождённый шарм.

Одним из пунктов этого плана была подготовка к конкурсу в какой-либо американский оркестр. Изка после долгого периода работы в симфонищенском стал брать инструмент домой и заниматься. Занятия проходили очень эмоционально...

Частенько, заходя в свой туалет, я слышал истошные звуки рыдающей виолончели под музыку Чайковского. Между нашими сантехническими заведениями не было никакой звукоизоляции, и я слышал всю интерпретацию в нюансах...

– Изка, ну у тебя и вибрация! Я плачу не переставая! Просто душа сжимается и разжимается в муках! – я обмениваюсь с ним своими впечатлениями не выходя из туалета. Изка приспособился заниматься на очке и терзает вариации на тему Рококо. Акустика в туалете замечательная, и его инструмент глубоко и трепетно проникает от первого этажа до девятого.

– А что, сильная вибрация? Но это же романтическая музыка, это стиль такой! – доносится его ответ с первого этажа. И виолончель опять зарыдала горючими слезами. Я назвал бы эту интерпретацию не романтической, а трагико-драматической, поскольку хотелось подвыть ему прямо не сходя с достойного места.

Это продолжалось год.

Через год Изка, продав мебель, непользованый телефон, который с большим трудом был поставлен за неделю до отъезда, благополучно отбыл в Америку вместе с ребёнком, женой и родителями. На его место въехали другие люди, они сильно не комплексовали этажом, мы с ними тоже подружились, но... няма таго, что раньш было! Изки нам всем дико не хватало.

Наслаждаясь своим новым жильём, мы сочувствовали судьбе нашего друга и от всей души желали ему удачно пристроиться в этой новой и незнакомой американской жизни...

Прошло десять лет. От Изки через знакомых поступали какие-то обрывочные, малопонятные новости: с музыкой не получилось, завязал, стал программистом. Трудно было в это поверить – Изка стал программистом! И что это и с чем это едят? Романтика! И тут он приехал в гости. И мы собрались в соседнем доме у наших знакомых на кухне...

Изку было просто не узнать! Забурел! Забурел наш друг несказанно! Выглядел потрясающе, посвежевший, помолодевший, шикарно одетый. Глаза светятся, полны прежнего обаяния, улыбка... Не отрываясь, мы до утра слушали его рассказы про Америку. Программирование, моргич, Рент, Страховка, Вакейшен... ничего не понятно, но так здорово!

Он побыл недельку, и уехал, оставив в воздухе следы дорогого парфюма и... успеха. Успеха в жизни – того, чего мы все, его друзья, желали ему всем сердцем...

А ещё через 18 лет и я уехал в Америку, сначала на работу, а потом и в эмиграцию. И, конечно, решил навестить Изку в его родном городишке Нью-Йорк как раз через двадцать лет спустя той злополучной жеребьёвки.

Двадцать лет спустя! Мой друг выглядел прекрасно, он подъехал на шикарном Лексусе, и по дороге к его дому мы просто не могли наговориться...

– Изка, как Димка? Как Мама? Ты развёлся? Что с работой? Ты не скучаешь? С кем ты живёшь? А помнишь? А помнишь? А помнишь?Это "а помнишь" преследовало наше общение всю неделю не переставая. У Изки всё было хорошо, слава Богу. Из просто программиста он стал менеджером. Работа стабильная. Димка закончил колледж и открыл свой бизнес. Мама, слава Богу, жива, хоть и не может похвастаться своим здоровьем. А виолончель? Она стоит себе мирно в шкафу и отдыхает. Кто его знает, может его внуки и внучки захотят на ней поиграть?...

Семь лет назад я съездил в Минск и навестил мой бывший район и мою бывшую квартиру. Зрелище было удручающее. Вместо чистого и светлого дома, в который мы вселялись когда-то, я увидел разруху. Всё обшарпано, подъезды исписаны похабщиной, лифты изношены, а чудный лес рядом загажен. И вокруг дома слоняются стайки алкоголиков, побираясь чем можно.

И тогда я опять задумался о той самой злополучной жеребьёвке. Как же Изке тогда дико не повезло. И сейчас уже подумалось, а может как раз наоборот? Ему повезло! Очень повезло! Очень-очень! Кто это знает?

А Вы как думаете?